МЕНЮ
Уймонцы вплоть до колхозов (а они появились в 1930-х годах) жили общинами. В деревне общинное было не только пользование землёй. Как и в древности, самые важные дела решались всеми членами общины, но решающее слово принадлежало наставнику, он и руководил жизнью общины.
Крепко берегли веру «стариковские», больше всего боялись «обмирщиться». Церковь не признавали, а молились в молебном доме, во главе которого тоже стоял наставник. «Щепоть» (троеперстие) не признавали, молились двумя перстами. В молении обязательны земные поклоны. Для земных поклонов имели четырёхугольный коврик - «подрушник», на который при молении опирались руками. Старообрядцы никогда не молились без лестовки: она как свидетель того, что ты молишься.
«Лестовка старообрядческого типа, состоящая из холщового ремешка, к сшитым концам которого прикреплены четыре кожаные или холщовые, обшитые кожей лопасти: внутренняя и нижняя пара – четырёхугольная, верхняя и наружная – треугольная; ремешок сплошь усажен холщовыми валиками – «бабушками», служащими для счёта молитв и поклонов, более мелкие бабушки, которых всего 109 штук, разделяются на три части 20 + 33 + 54 двумя толстыми бабушками. Шьют их обычно благословлённые старухи (те же, что шьют смертное платье)» (Бухтарминские старообрядцы (1830). Изд. АН СССР).
С глубоким почитанием люди стариковской веры относились к иконе. Несмотря на все тяготы и лишения, старообрядцы сохранили иконы дониконовского письма. Передавали их из поколения в поколение, пряча от чужих глаз. Особое почитание иконы выражалось уже в том, что вошедший в дом, прежде чем поздороваться с хозяевами, должен был поклониться образам и помолиться. Грешно было вставать вечером к иконам тем, кто днём злился или завидовал.
Перед большими праздниками иконы приносили либо к наставнику, либо к человеку из общины, благословлённому на святое дело, мытьё икон. А тот замачивал иконки в воде на несколько часов, а потом долго и тщательно чистил их гашеной известью или квасной гущей. После этого воду выливали, причём обязательно в речку. Иконка святая — и речка святая.
Сохранилось у староверов и так называемое «скитское покаяние», при котором все верующие, читая молитвы, каются в своих грехах: «Ослаби, остави, отпусти, Боже, наши прегрешения вольные и невольные…».
Одним из таинств у стариковских является крещение детей. Считается, что покрестить дитя надо обязательно. Крепко верят, что некрещёного ребёнка нельзя оставлять без присмотра даже на минуту. Крестили дитя в деревянной, непременно чистой, а не поганой шаечке (деревянной кадушке), или даже в проруби.
Наставник окунает дитя в воду с головой три раза, читает молитву; зажмёт ребёночку ушки и носик — и с головкой его в купель, а потом передаёт его крёстному в руки, на полотенце. Надевают на ребёночка крестик и подвязывают поясочком. Обряд считался целительным: если окрестят ребёнка, то он будет здоровее и спокойнее, а если окрестится взрослый, то с него снимались все грехи.
Во времена советской власти за крещение детей и моление наставника и родителей сурово наказывали. Поэтому даже в лютые морозы крестили глубокой ночью, тайно. Если на речке – то оттолкнут льдинки от берега и куряют в водичку. «Ни один не захворал, - вспоминают староверы. – Развернёшь одеялко, а младенец розовенький, посапывает».
Староверы знают, что великий грех переходить из своей веры в другую, то есть перекреститься. Веру переменить – не рубашку переодеть. В свою же общину достойного человека они примут обязательно: нельзя человека от себя отталкивать.
Старообрядчество имело крепкие семейные устои, поддерживаемые и укрепляемые всей сутью общинной жизни крестьянина. В большой семье, где иногда насчитывалось по 18–20 человек, всё строилось по принципу старшинства. Во главе большой семьи стоял мужчина — большак.
Авторитет отца в семье был непререкаем. Отец за столом сидел под образами, и чтили его в семье как Бога. «Как Бог до людей, так отец до детей». Авторитет главы семейства держался не на страхе, а на совести членов семьи. Для поддержания такого авторитета нужно было уважение, которое заслуживалось личным примером, трудолюбием, добротой.
Отцу помогала хозяйка – большуха. Бывало и так, что в семье верховодили женщины. Если женщина разумна, то был порядок и в семье, и в хозяйстве, а если нет, то говорили: «Когда жена верховодит, то муж по соседям ходит». «Добрая-то жена дом соберёт, а худая рукавом растрясёт». «Мир в семье женой держится».
Была внутренняя дисциплина, страха наказания не было. Грубить было неудобно, отказаться сделать что-то – тоже. «В семье лад – так и в закромах клад».
И всё-таки дом держался на женщине. «Баня веничком метётся, дом хозяюшкой ведётся». «Без жены мужчина, что вода без плотины».
От женщины в доме шло тепло, доброта, уют. Мать в доме окружали особым почтением и любовью. «Никогда она не ругалась, и дети ей слова поперёк не говаривали. А бывало, кто-то неловко скажет – она весь день проплачет и ничего не говорит, а вся семья смотрит и переживает, и все просят у неё прощения. Ну как после этого грубое слово сказать, «позубатить»!
«Воспитывала нас мать в строгости, но с доброго слова. А мы ей поперёк слова не говаривали. Промолчим лучше. Мамонька и невесток только по отчеству называла. Всех мама жалела, привечала. Мягким имечком называла».
«Есть много слёз на свете. Но нет дороже и горячее материнских слёз. Всё, что ты плохо сделал для матери, не приходит сразу к тебе. Проходит сначала по жизни. Те же обиды к тебе вернутся. Недолго, коротко – и к тебе это придёт. Заручаешь ведь вперёд к себе». Так вспоминают уже и сами пожилые люди своих матерей.
«Материнска-то ладонь высоко подниматся, да не больно бьёт».
«Материнская молитва со дна моря достанет».
«Жена - для совета, тёща- для привета, да нет милей родной мамоньки».
Большой и непростимый грех – обидеть мать. «За отца отмолишься, а за мать поплатишься».
Почитали в семьях не только своих родителей, но и родителей мужа и жены. Уважительно называли их тятенька и маменька. На вопрос: «Почему так уважали мать мужа (свекровь) ответят: «Да ты чо, мила моя, муж-то будет больше любить. Ведь ему и тебя, и её жалко. Вот и будет метаться между вами, как между двумя огнями».
Из сочинения Коли Бочкарёва: «Как говорит мой папа, раньше даже грубого слова нельзя было говорить родителям. С матерью и отцом никогда не огрызались. Всегда прислушивались к их советам. А бывало, если папа нагрубит своей маме (моей бабушке), то тихонько подойдёт к ней и скажет: «Прости меня, маменька». Она обнимет его, поцелует и ничего не скажет. Это был знак примирения и согласия».
Тамара Захарова записала воспоминания своей прабабушки Вассы Евстигнеевны Альковой (1914 года рождения): «Мы сидим с моей прабабушкой в маленькой избушке, где всё чисто, прибрано и так уютно. Я смотрю на это старенькое доброе лицо, на эти морщинистые руки, которые трудились всю жизнь, не зная отдыха. Кто её, мою добрую бабушку, воспитал такой нежной, работящей, любящей? Я начинаю спрашивать, как она жила раньше, и у неё на глазах появляются слёзы.
Она пережила гражданскую войну, во время которой красные расстреляли её отца и брата со словами: «Я тебя ни за что убиваю, только за хлеб-соль». У матери осталось 13 детей. Пережила и коллективизацию, и Великую Отечественную войну.
Рассказала бабушка о пережитом, а потом тихо-тихо произнесла: «Да, доченька, раньше трудно жилось. Всё сами, всё своими руками добывали. А вы сейчас на родителей всё сваливаете. Их надо на руках носить. Они самое дорогое, что есть у вас в жизни».
Не было в те годы брошенных детей. Про дома престарелых в деревне тоже не слыхивали. Об одиноких стариках-бобылях заботилась вся община.
В семьях, где зачастую жило по три поколения и больше, всё держалось на трудолюбии и уважении к старшим, отсутствии эгоизма. Если кто перечил, грубил старикам, того считали глуповатым.
Старик в нормальной семье не чувствовал себя обузой, не страдал от скуки. Всегда у него имелось дело: он нужен был каждому по отдельности и всем вместе.
«Старый ворон мимо не каркнет».
«Молодость крепка плечами, а старость головой».
Считали, что никогда нельзя говорить слово «устала», «устал», мол, к себе усталость притягиваешь.
«Мама у нас 96 годков прожила, совсем маленько и «полежала», а до того всегда на ногах была. Огород полола, в ограде косила, согнулась вся, а работала. Пол мыла и посмеивалась: «Хорошо, не надо сгибаться».
Редко они на жизнь жалуются. Не будем же мы сердиться, что закончилось лето, а пришла осень.
Так и они: старенькие, немощные, но не потерявшие силу духа, бесконечной доброты и любви к людям, тихонько скажут: «Отходили мои ноженьки по торной дороженьке, отглядели мои глазоньки на окошки-мазанки». Посидят, помолчат, да и вымолвят: «Думал-думал – жить нельзя, а раздумался – можно».
Прожили они нелёгкую жизнь. Зайдёшь, бывало, избушка совсем заваливается. Думаешь: хоть бы не придавило её. А она говорит: «Я ведь, мила моя, хорошо живу-то: избушка у меня хоть худенькая, да своя, дожжом не мочит, огнём не жжёт. Своя-то избушка - мила подружка».
В наши дни дома престарелых переполнены, а совсем небедные дети бросают стариков снова и снова. Греха они не боятся, совесть к коже не пришьёшь. Вот и живут так.
Почему мы так со старыми? Ведь мы-то ещё хуже будем. А они, старики, размышляют: «Почему когда состарится человек, его не в доме держат, а в избушечке рядом? Ведь ни одна мать не выпихнет своего дитя в избушку. Если бы у детей болело сердце за родителей так, как у них болит за детей, конца света бы не было».
Хозяйство умелую руку любит. У старожилов Уймонской долины лень была не в почёте. Закон крестьянской семьи: грех в будний день садиться за стол, не доработавшись до пота. Старики наставляли: «Держись за соху – она кормилица».
Бывало, спрашивали друг у друга: «Щепки жечь будете?» Это о молодежных посиделках. Щипали лучинку, жгли её на шестке, и при её свете молодёжь собиралась на посиделки. И попоют, и попляшут, и весёлую историю расскажут, и жениха или невесту присмотрят. Руки тоже не были в праздности: девушки пряли, шили, вышивали, парни – мастерили домашнюю утварь, упряжь для лошадей.
Условия жизни диктовали людям необходимость постоянного труда, заботы о хозяйстве.
«Где работают – там густо, а у ленивого дома пусто».
«Кто спит весной – тот плачет зимой».
«У ленивого Емели – семь воскресений на неделе».
«Дерево познается по плоду, а человек по делу».
Так нет-нет, да и скажут староверы.
Добрые родители детям оставляли заповеди, своим трудом воспитывали.
«В праздники можно работать, только попроси Господа Бога, скажи: «Господи прости, Господи помоги мне, некогда мне совсем». Только вот уж в праздники да в воскресенье – поганое не делай (не мой, не стирай), на это тебе вся неделя дадена. В труде греха нет. Бог любит труд. Проси у Господа Бога только без чего не обойтись. Бывает, скажу: «Господи, помоги мне дрова приготовить» - поможет. Ведь не буду я просить у него новое платье».
«Надо самим трудиться, и дети чтобы трудились. За подол ещё мамкин держится, а уже чтобы титьку коровью тянула. Парнишку с молодых лет на лошадь садить и не пугаться, что убьётся. Мужиком чтобы себя чувствовал.
Не во власти надо искать, а в себе. У староверов как? – какая бы власть ни была, если по-Божески – не надо осуждать власть. Жить надо самим по велению Господа Бога, по совести. Думаете, кого Господь не любит? Унылого и ленивого, а потому и бедного».
«У каждого разный характер. Некоторые не умеют высказать своё мнение, а сделают по совести, а некоторые говорят, да сделают не по совести». «Большой говорун – плохой работун».
Верность данному слову, трепетное отношение к правде отличали староверов и богатых и бедных. Недаром народ сохранил столько поговорок, пословиц о правде и лжи.
«Клевета что уголь, не обожжёт - так замарает».
«Кривая дорога всегда к болоту приведёт».
«Будешь лукавить – так чёрт задавит».
Правдивый человек всегда надёжен, ему скажут с уважением: «Ты на правде стоишь, трудно тебе – да терпи-стой, не вертись».
В семьях было заведено: без благословения родителей не женились и не выходили замуж. Парней сводили в 17-18 лет, а девушек в 14-15. По понятиям старообрядцев, в 18 лет девка считалась перестаркой. Сводил молодых наставник, и разводиться было нельзя.
Повторные браки в семьях староверов не приветствовались. Про второе замужество скажут: «Первое замужество не скрасило, второе не вызолотило». Ещё до свадьбы девушкам внушали: береги свово мужа, чужому-то будешь ноги мыть и эту воду пить. «Чужа шуба – не одёжа, чужой муж – не надёжа».
В семьях очень серьёзно относились к женитьбе сына. Родные жениха собирались на совет и смотрели: какая невеста «по породе», удалая ли в работе. За внешней красотой не гнались. «Глаза бирюза, а в душе сажа». «Красавица без ума что кошелёк без денег».
Парням наказывали: выглядывай жену не из двери, а с колыбели. «Бери пашню ближнюю, а жену дальнюю». «Свадьба скорая что вода полая».
Старались в семью взять спокойную, ласковую невесту, пусть даже небогатую. «Не с богатством жить, а с человеком».
«В чужую жену чёрт ложку мёда подложил».
«У нас тётушка была, мамина сестра, бедно шибко они жили. Землю-то тогда только на мужиков давали. Тётке Ульяне было в то время 14 годков. Приехал её сватать Максимовский (Максимом отца у них звали). Богатые люди в деревне были. Стали они Ульяну сватать, не посмотрели, что бедна невеста. Навезли в Ульянин дом товару всякого: сапоги, полушалки, касавеечки.
Тётка Ульяна молоденька была, а муж на 10 годков постарше. Ну и забегал. Придёт поздно, постучит тихонечко в окошко и скажет: «Уленька, открой». Она и откроет. А один раз не Уленька, а отец поднялся, свёкор. Шепнул Уле: «Не ходи», а сам к двери, да и открыл сыну, схватил его за волосы, да как давай палкой по спине молотить. Мать тоже поднялась, смотрит и говорит: «А я подсоблю».
«За хорошей головой жена молодеет, а за плохой как земля чернеет».
Невеста приходила в семью мужа, где кроме неё было 5 – 6 снох, свекровь, свёкор. Нельзя было выносить сор из избы. «Узнал сосед – узнал весь свет». Всё надо было решать под одной крышей, а если между мужем и женой – то под одной шубой. «Муж-то с женой если бранятся, то под одной шубой ложатся».
Если старик-хозяин заметит, что не шибко ласков муж к жене, то где-нибудь во дворе, при работе, словно невзначай вымолвит: «У плохого-то мужа жена всегда дура. Жена мужу не прислуга, а подруга».
«От законного мужа нельзя таиться, чёрно-бело – всё с мужем оговаривать надо. Беречь мужа надо. К нему надо примениться, иметь ласкоту и уважение. Как ты его дома поставишь, так и в семье, и в деревне с ним будут считаться. Муж тоже должен беречь жену. Если в семье мир и покой, то и дети к отцу-матери прилегать будут, не отодвинутся. В доброй семье и о хорошем и о плохом поговоришь».
Жён в семье называли ночными кукушками. На замечание: «Ночна-то кукушка всё одно перекукует» - ответят: «Перекукует-то перекукует, да справедливо куковать надо».
«Железо не уваришь, злой жены не уговоришь».
«Лучше хлеб есть с водой, чем жить со злой женой».
«Назло мужу сяду в лужу».
«На чём держалась семья? Семья как дерево. На чём ветки держатся? На корню. От корня всё. Грех в семье ругаться, стыд старшим перечить. Чужих ли, своих ли обидишь — надо проститься, сказать: «Шибко я тебе вредного сделал, так прости меня ради Христа». И ребятишки слушались, потому что на них один хозяин был. Если отца лучше понимали, то отца слушали, если мать – то мать. А чаще бывало, что дорого для детей слово и матери и отца было».
Про мать, у которой выросла сварливая дочь, замечали: «Видно, мать свою лаяла, вот и возвернулось».
«Я тяжёлую жизнь прожила, всю жизнь одна. Муж у меня был, но пил, бегал, дрался. Ушла я от него. Сейчас-то я знаю, больше сама виновата. Слова ему не спускала. Где бы промолчать, протерпеть. Так где там, горяча шибко была. Про меня мама говорила: «Ты голима баушка Лепистинья, вспылишь сразу».
«Добрая жена что камень драгоценный».
«Не та счастлива, что у отца, а та, что у мужа».
«Ласковое слово самому ничего не стоит, а другому много даёт».
Чадородие является благословением Божиим и счастьем для родителей. Сколько бы детей в семье ни было, как бы тяжело ни жилось, а родные, близкие, соседи, да и вся деревня радовались появлению младенца. В больших семьях, где часто было по 5–6 невесток, случалось и по 2–3 дитя в одном году. В зыбке, подвешенной на матице, бывало, качались и дядя, и племянник. Клали детей в зыбку «валетом».
Женщины стремились как можно дольше кормить ребёночка грудью, но тяжёлый бесконечный крестьянский труд заставлял рано прикармливать детей. Кормили из коровьего рожка молочком, топлёным в русской печке у загнетки. Обычно возле дитя были бабушка или дедушка, дитё им «на руки падало».
С самых первых дней жизни любовь окружала маленького человека. «Любит шанюшка мазанье, а головушка глаженье». Поглаживали дитятку по головке и приговаривали: «Мальчик очень маленький, мальчик очень славненький, дорогая деточка, золотая веточка, трепетные рученьки к голове закинуты в две широких стороны, словно крылья вскинуты. Дорогая деточка, золотая веточка».
Доглядывала за дитём вся большая семья, не разбирая, чей это ребёнок. «Не от еды дитя растёт, а от ласки». Его поглаживали, играли с ним в «чи-чи-чи сорока», потряхивали ножки, ручки, нежно тискали. Вот он уже и ползает по избе, делает дыбки, сам играет в ладушки, радуя и веселя всю семью. Глянь-ка – а он уже вокруг лавок пошёл. Ребятишки постарше играют с ним в прятки, учат его говорить, разучивают стишок или песенку. Вот он уже и сам выговаривает»: «Кисонька-мурлысонька, где была? На столбике. Где столбик? Водой унесло. Где вода? Быки выпили. Где быки? На гору ушли. Где гора? Черви выточили. А черви где? Гуси выклевали. Гуси где? В тальники ушли. А тальники где? Девки выломали. А девки где? Замуж ушли. А мужья-то где? На войну ушли. А война-то где? Посередь холмов».
Игрушки детям делали сами: высушат гусиные горлышки, положат туда мелкие камешки либо горох, вот и готова погремушка. Надували бычий пузырь с горошинами внутри, раскрашивали его – весёлая, шумная получалась игрушка. Шили кукол, наряжали их, вот только нельзя было таким куклам рисовать лицо, у них не должно быть ни рук, ни ног. По поверью, если вдруг кукла с ногами и руками попадёт под веник, то ночью домовой кого-нибудь задавит.
Встало дитя на ножки и, подражая взрослым, начинает выполнять несложные домашние работы, подражая то отцу, то деду, то старшим братьям. А девчонки крутились возле матери, старших сестёр и невесток.
Всю весну, лето, осень они были со старшими на пашне, на покосе, собирали грибы, ягоды, радовались солнышку, зелёной травке.
Староверы постоянно заботились, чтобы их дети были грамотными. Детей воспитывала не только семья, но и вся община. Родители дорожили мнением деревни. «Хочешь узнать про детей — так спроси у людей». Достаточно было кому-то из пожилых сказать: «Мария, у тебя Ванятка с народом не здоровается» — мать не будет защищать дитя, а строго спросит у него, почему он неуважителен с людьми.
Крайне неприличным считалось не поздороваться даже с малознакомым человеком, а поздоровавшись, надо было остановиться, даже если тебе совсем некогда, и непременно побеседовать, пошутить.
«Гни дерево, пока гнётся, учи дитя, пока слушается».
«Дитятко что тесто, как замесишь, так и вырастет».
«Кто детям потакает, тот в старости слёзы проливает».
Родителям в «Слове из притчи о воспитании детей» (сборник для домашнего чтения, поучения Святых) наказывалось: «Наказывайте смолоду детей своих. Любящий сына своего палки для него не пожалеет. Наказывайте его в юности, чтобы он принёс тебе покой в старости. Если же смолоду его не накажешь, то ожесточится и не покорится».
Физические наказания не приветствовались в семьях староверов. «Воспитывай дитя не кнутом, а стыдом». Кто-то из старших брал прутик или лестовочку и говорил: «Господи Исусе» - и все по местам, не слышно и не видно.
Если родители не могли справиться с воспитанием сына или дочери, что бывало крайне редко, то говорили: «Пойду к дедке Ивану помочи просить». Чаще всего этих слов было достаточно, чтобы молодой человек подумал о своём поведении и начинал вести себя правильно. А если уж дедко Иван с ним разговаривал, то было ясно, что он дошёл до края.
В семьях старались ладить друг с другом, уважать и почитать старших, помогать младшим. Нельзя было ссориться по пустякам. Старики наказывали: «Не разжигай. Туши, пока не разгорелось. Глупые друг друга губят да потопляют, умные друг друга любят да пособляют».
Подражание старшим считалось хорошим тоном. Поступки матери – выкройка для дочери. Матери наказывали дочерям и невесткам: странного прими, голодного накорми, в печали разговори.
А те скажут: «А если нечем?» - «Хлеба дай» – «А хлеба нету?» - «Кваса дай» - «А кваса нету?» - «Водой да приветь».
К приёму гостей готовились как к великому празднику, встречали их по всем обычаям старинного гостеприимства, с радостью и ласкою.
Вплоть до 1960-х годов воровства в деревне не было. Сети сушили на берегу, лодки там же бросали открытыми. Избы никогда не запирались: подставят к двери палочку или табуретку – значит хозяина нет дома. И алтайцы, и староверы считали за грех взять чужое. Исследователь В.Вербицкий так писал об алтайцах: «Если забудешь какую-либо вещь или деньги у алтайцев, они будут гоняться за тобой сотни километров, чтобы отдать тебе забытую вещь».
Староверы знали: «Возьмёшь чужу иголку – потеряешь свою корову». «Лучше малые крохи с тихостью, чем большие куски с лихостью». «Заработанное ломом лучше краденого каравая». «Краюшка хлеба да ковш воды – совесть спокойна и не ждёшь беды». «Краденый поросёнок в ушах визжит».
Если они потеряли какую-то вещь или скотину, то скажут: «Бог дал – Бог взял». «Нашёл – не радуйся, потерял – не горюй». «Близко не клади, да вора в грех не вводи».
Случалось и так: тот, кто брал чужую вещь, через неделю приносил её обратно хозяину и униженно просил принять её назад, смущаясь и горюя о потерянной чести. В деревне по этому поводу рассуждали так: «знатки» люди были. А «знатки» заговор выговаривали, да не один. «Запнись, упади, урони, подними, обратно верни».
А вот если человек совсем заворовался, «уёму не знает», собирались старики и решали, что же с ним делать. Старики – это самые уважаемые и достойные люди в деревне, которые строго хранили веру, обычаи, традиции и порядок в деревне. Чаще всего старики назначали за воровство «лёгкое» наказание. В субботу воришку разложат на лавке и выпорют прутом. Если не помогало, давали в руки краденое и водили по всей деревне. Водили и кричали: «Купи товар! Купи товар!» Вся деревня выходила и с укором смотрела на товар и на вора.
Случалось, давали «отпорну». Вся община собиралась вместе и решали судьбу провинившегося. Один за одним вставали с места общинники и произносили: «Я от него отпираюсь». Вор должен был уйти из деревни. А куда он пойдёт? Кругом алтайцы или староверы, у которых воровство не в чести. Боялись в деревне худой славы. Приговаривали детям да внукам: «Не позорь фамилию. Про тебя славу в деревне пустят, на улицу из-за стыда не выйдешь».
Продолжение...
